Современная французская новелла - Страница 28

— Это не вы случайно выступали по телевидению? — спросил он, прервав работу.

— Да, мы.

— Я это понял, хотя все вы похожи один на другого. Книга по кулинарии… подождите-ка. Да, была здесь такая. Припоминаю — синяя, изрядно потрепанная, вся в пятнах.

— Именно так. — Мамаду вздохнул с облегчением.

— Точно так, патрон, — с надеждой подхватил Боколо.

— Ее взял Мутон, — сказал полицейский своему коллеге. — Он на днях растапливал бумагой печку. Я заорал на него, да было уже поздно, от книги осталась только половина.

Оба друга вышли и некоторое время брели, с трудом переставляя ноги. Они пытались утешить друг друга. Перед глазами у них, подобно крыльям ангела, трепетали страницы книги.

— Огонь — это прекрасно, — произнес наконец Боколо.

— Смотря что горит, — поправил его Мамаду.

Лейка

В широко распахнутое окно, окрашенное в тот красноватый цвет, который обычно называют грязно-розовым, вливалась волна душного воздуха, насыщенного запахами мандаринов, еще каких-то фруктов, раскаленного асфальта, разомлевших от жары птиц и моря, а все вместе напоминало аппетитный аромат только что испеченного лимонного кекса. Тетушка Фелиция рассматривала в бинокль стоявшие на рейде суда: на западе — строгий ряд сторожевых кораблей, похожих на аккуратно расставленные игрушечные кораблики; на востоке — торговое судно, с которого спешно растаскивали груз тоненькие подъемные краны, а дальше — целый лес флажков, пестревших на мачтах прогулочных яхт, и бешено мчавшиеся по водной глади моторные лодки. Потом она снова направила бинокль прямо перед собой, чтобы убедиться, что одномачтовое суденышко дядюшки Антонина на месте — в трех кабельтовых от приморского бульвара, она даже могла прочесть название, выведенное на борту, — «Мимоза». Она осторожно протерла стекла носовым платком, который прятала у себя на груди, и возобновила наблюдение. Антонин спал на узкой палубе, поджав под себя ноги и положив голову, прикрытую панамой, на связку канатов. Было пять часов пополудни, и морскую гладь не нарушало даже легкое дуновение ветерка. Тетушка Фелиция вздохнула с облегчением. Как правило, по пятницам ее муж ведет себя вполне благоразумно, как и подобает человеку, вышедшему на пенсию. На рассвете он отправляется на рыбную ловлю и располагается всегда прямо перед домом, чтобы Фелиция ни на минуту не теряла его из виду. Вернувшись, он разбирает свою коллекцию марок, ровно в полдень с наслаждением съедает испеченную прямо на огне рыбу, затем следуют послеобеденный отдых, работа в саду и чтение на сон грядущий. «Почему по пятницам все так мирно?» — не перестает удивляться Фелиция. И тем не менее она и в пятницу наблюдает за ним так же, как и в остальные, более беспокойные дни. Исключение составляет, пожалуй, лишь вторник, когда он отправляется в церковь или приводит в порядок могилу родителей на кладбище, расположенном высоко, на склоне холма, откуда прибрежные скалы кажутся неподвижно лежащим у воды крабом, широко раскинувшим клешни; создается впечатление, будто вся наша жизнь — это сплошной процесс пищеварения.

Тетушка Фелиция снова принялась вышивать очередную салфеточку. Она дарила их всем своим племянникам и жалела, что у нее нет сына, с тихой грустью представляя себе квартиру, в которой он мог бы жить, — именно он, ибо тетушка Фелиция не представляла, что у нее могло быть несколько сыновей или дочь. Это был бы мальчик, похожий на Антонина, такой же крепкий, с жуликоватым взглядом и, конечно же, аптекарь, как и его отец; по вечерам он возвращался бы из своей аптеки домой, где все было бы так же тщательно расставлено по местам: цветочные горшки, вазы, статуэтки, стаканы, бутылки, и каждая ваза или статуэтка — на своей салфеточке. В такие влажно-жаркие, как утроба, послеполуденные часы невольно приходят на ум дети, их образ стоит перед тобой неотступно, и кажется, что вся жизнь идет шиворот-навыворот.

Да, именно мальчик. Такой же озорной, как и Антонин, только за ним не придется следить, как за мужем. Она готова была заранее примириться с супружеской неверностью сына, пусть он бы отомстил за ее обиды и огорчения. Нет, за сыном она, конечно, не стала бы следить в бинокль, держать постоянно в поле своего зрения, у него она не стала бы нюхать воротнички, усы и манжеты, чтобы узнать, не пахнет ли здесь духами соперницы! «Ну вот, — говорит она про себя, — „Мимоза“ снялась с якоря. Но где же она?» Лодка причалила на своем обычном месте — возле цветочного рынка. Через двадцать пять минут он толкнет калитку сада и раздастся звон надтреснутого колокольчика, похожий на треск яичной скорлупы.

— Ну что это за колокольчик, — говорит мужу Фелиция, — даже не поймешь, звенит он или нет. Вот уже два года, как я прошу сменить его. Можно подумать, что тебе нравится незаметно исчезать из дома.

Дядюшка Антонин не ответил, хотя ревность Фелиции не могла оставить его равнодушным. Как ни странно, с возрастом она стала действовать на него возбуждающе, и иногда по вечерам он задавался вопросом, уж не старый ли колченогий бес-искуситель в последний раз испытывает его. Ну конечно же. Иначе отчего у него с весны пробудилась такая ненасытная страсть к покупкам? Новая панама, светло-желтые туфли, на которые он раньше не осмелился бы даже взглянуть, пиджак из пестрой ткани и потом эта новая зеленая лейка с длинным отвинчивающимся носиком… Фелиция встретила его нежно, она всегда вставала со своего места, чтобы поцеловать его, как и в первый день их супружеской жизни. В самом деле, что изменилось по сравнению с их встречей сорок лет тому назад? Ничего. Только теперь Фелиция передвигается с трудом. Вот и все. В остальном она сохранила все свои привлекательные черты, как это описывалось в романах времен ее юности: молочно-белый цвет лица, жемчужные зубы.