Современная французская новелла - Страница 72

«Ей больно», — говорит мальчик вслух. Звук собственного голоса ужасает и в то же время успокаивает его. «Прикрой мою дырку», — говорит он шепотом Корделии и кладет ее на колени. Она не спускает с него глаз и не переставая стонет, распластавшись у него на ноге. Канал желтый и грязный, вода струится под мостами — вереница изящных пустынных мостов уходит в глубь улицы, где сгущается легкий туман.

Дяди все нет. Они никогда не найдут ветеринара, или будет слишком поздно.

С Корделией на руках мальчик вылезает из фиакра и подходит к ближайшему мосту. Наклоняется над желтой и грязной водой. Она лениво проносит какие-то не вполне понятные предметы, унесенные рыбачьи снасти, щепки, темные клочья пены и птичью клетку — кажется, пустую. Мальчик убеждается, что на мостах никого нет. «Закрой глаза», — приказывает он Корделии; теперь она не двигается и только сдавленно, прерывисто поскуливает. «Закрой глаза», — повторяет мальчик. Он поднимает ее над водой и отпускает руки. Она падает камнем и сразу исчезает в водовороте. Он отворачивается и бежит к фиакру… Он еще чувствует на себе взгляд Корделии. И трет лицо обеими руками.

Мир не изменился. Неподвижный кучер на облучке. Одеревеневшая лошадь. Осеннее небо и подернутое пеленой солнце, висящее под сводом прозрачных облаков, узкая пустынная улица, которую вдалеке пробкой затыкает туман. Водяная дорога спокойно несет свою желтоватую грязь под арками мостов. По переулку торопливо приближается Дядя. Весело влезает в фиакр. «Go, go»,— кричит он кучеру. И обращает к мальчику нестерпимый блеск счастливых глаз.

Лошадь рысит по оцепеневшим улицам, на которых мало-помалу появляются люди. Мальчик выдергивает ниточки по краям дыры. Он так резко сгибает колено, что материя трещит и рвется. Лошадь бежит. Кучер говорит ей что-то, таинственно воркуя. Дядя поднимает подушку Корделии, он говорит: «But where’s the dog?». Подушка пахнет Корделией.

«Она… вырвалась», — говорит мальчик и делает неопределенный жест. «О, — говорит Дядя, смеясь, — run away!». Мальчик обнаруживает гвоздь на дне кармана. Склонившись над коленкой, он старательно водит острием гвоздя вдоль розовых ссадин. Кровь приливает, сочится, полоской выступает на ссадинах, заливает их, пропитывает обтрепавшуюся ткань и стекает по ноге. Фиакр снова выезжает на улицу с ржавыми деревьями. Теперь за деревьями полно детских колясок и прохожих — они шагают поодиночке или болтают, собравшись группками на солнце. «Run away, — напевает Дядя под стук колес, — run away…»

ПОЛЬ САВАТЬЕ

Свидание в «Кафе де ля Пэ»

Перевод И. Кузнецовой

Каждый месяц, в течение трех с лишним лет, мсье Мартэн отмечал красной галочкой на полях те объявления, которые, как он считал, заслуживали внимания. Потом, по старой учительской привычке, он развлечения ради оценивал их по двадцатибалльной системе. Поскольку все посредственные и даже удовлетворительные были исключены им заранее, оценки колебались от 12 до 15. Он и мысли не допускал, что можно подняться выше и приблизиться к пределу совершенства, выраженному в отметке 20. Иногда он находил в журнале всего два или три сто́ящих объявления, но попадались и такие номера, где перед ним открывалось восемь, а то и десять возможностей изменить свою жизнь. Однако он ни разу не решился откликнуться. Его удерживал не столько страх разочарования, сколько боязнь показаться смешным. Разве сам он в свое время не издевался вместе с приятелями над стилем и невероятной наивностью таких объявлений? Стоило только представить себе, какие рожи скорчат его ученики, если, паче чаяния, об этом проведают, чтобы пропала всякая охота попытать счастья. К тому же он подозревал, что консьержка сует нос в его корреспонденцию; чего доброго, разболтает его секрет другим жильцам, и соседи подымут его на смех. При одной этой мысли он замирал от ужаса. Однако теперь, когда он, пожилой вдовец, вышел на пенсию и уже не мог заполнить работой свою жизнь, одиночество мучительно тяготило его.

И вот однажды, зимним утром, он понял, что больше так продолжаться не может. Разрисованные морозом стекла делали еще более невыносимой тишину в квартире и пустоту предстоящего дня. Взгляд его упал на стопку последних номеров журнала, лежавшую на камине, и он подумал обо всех этих утраченных возможностях… Нет, разумеется, обо всех жалеть не стоило, но, быть может, в числе прочих он упустил жар-птицу, свой единственный шанс на счастливую старость. Решение было принято в ту же минуту. Он пододвинул стол к батарее, устроился так, чтобы спине было тепло, открыл последний номер на нужной странице и обвел красным карандашом те объявления, которые особенно волновали его воображение. Не вставая с места, он написал письмо на шести страницах, полное достоинства и почтительности, где он рассказывал о себе — просто, искренне, не стараясь ничего приукрасить. На всякий случай он решил не сообщать пока своего домашнего адреса в Фобур-Сеп-Дени и просил писать ему до востребования в почтовое отделение на площади Аббесс. Это собьет со следа тех, кто вздумает за ним шпионить.

Отправляясь на почту, он столкнулся на лестнице с консьержкой, а возле дома — с мадам Ролан, соседкой по этажу, которая с хозяйственной сумкой возвращалась из магазина. Оба раза он слегка поклонился, приветствуя и ту и другую рассеянной улыбкой. Тем не менее он успел про себя отметить, что у консьержки на кончике носа повисла капля, а мадам Ролан одета в рыжую меховую шубку и перчатки у нее подобраны точно в тон. Последняя деталь шокировала его: мадам Ролан овдовела всего два года назад, и перчатки ей следовало бы носить черные.