Современная французская новелла - Страница 89

Чтобы заставить его говорить, крутых мер не потребовалось: он сам только и ждал возможности высказаться. Желая уличить виновных, он припомнил, как десять лет назад послал предупреждение в управление метрополитена. Его показания были проверены. По этому же случаю отыскались и сведения о его судимости. Выяснилось, что однажды он уже совершил подрывной акт в метро, разбив стекло в вагоне. Это подтверждало подозрения: речь шла об опасном маньяке, который вполне был способен на диверсию в тоннеле. Его заставили двадцать раз повторить, как ему удалось, если верить его утверждениям, выскочить из поезда, где все двери были закрыты. На его теле не было порезов, и он не мог представить ни одного свидетеля. Аквалангист нашел его молоток неподалеку от поезда. Но это еще ничего не доказывало и даже, наоборот, усугубляло его вину, ибо он был признан рецидивистом. Не говоря уже о том, что это орудие могло быть использовано и для того, чтобы повредить своды тоннеля. Естественно, доказать обратное он не мог.

Когда он понял, что из главного свидетеля превратился в подозреваемого номер один, он чуть не умер от смеха. Ну и курьез! Впрочем, он сам признал, что если бы такая мысль пришла ему в голову, то он, наверно, и впрямь попытался бы ускорить развязку, которой так долго ждал. Это было занесено в протокол.

Большего и не требовалось: из подозреваемого он стал обвиняемым. Но это не огорчало его, так как он надеялся, что на суде недоразумение разъяснится, а он к тому же получит возможность высказать в глаза главе управления метрополитена все, что он о нем думает, и публично обвинить его в некомпетентности и преступной безответственности. Газеты поместят отчет о его показаниях, и правда выйдет наружу. Разве не к этому он стремился? Он безропотно позволил подвергнуть себя судебно-психиатрической экспертизе. Врачи признали его стопроцентно вменяемым и способным сознавать значение совершаемых им действий.

Обвинительный акт показался ему смехотворным. Эти люди утверждали, что он повинен в гибели трех тысяч восьмисот сорока трех человек — это он-то, единственный, кто в свое время пытался их спасти, известив об опасности соответствующие инстанции! Это было нелепо.

Он шел на суд с открытой душой. Толпа угрожающе ревела, когда его вели. Это были все те же тупые рожи, которые он так часто видел в метро. Как он их презирал! Ну, ничего, сейчас он им всем покажет, он швырнет им правду в лицо, они увидят, сколь велико было их ослепление! Он опустился на скамью и приветствовал председателя суда. Он хотел подчеркнуть, что добровольно подчиняется установленным правилам; потом обвел глазами присяжных.

И тут среди тех, кто должен был его судить, он узнал мужчину, того самого, который не мог быть ни его однокашником, ни однополчанином, солидного мужчину, которого он видел однажды в метро и который бил его по щекам.

И тогда он понял, что защищаться бессмысленно. Этот, во всяком случае, не сможет ничего понять. Он был подавлен и решил, что говорить не будет. Им нужен был виновный, и так случилось, что выбор пал на него: что ж, он согласен играть эту роль. Его обезглавили в тот день, когда под Сеной снова заработало метро. Он и сам уже не был до конца уверен в своей невиновности.

Лучик

Перевод Т. Ворсановой

Посвящается Альфреду и Терезе Манессье

Луиза Бюссе обошла все комнаты, проверяя, всюду ли опущены ставни и плотно ли закрыты окна. Соседи уехали в Париж и, как обычно, доверили ей ключи, поручив закрыть дом. Она очень ответственно относилась к этой просьбе: ей нравилась и сама вилла, и ее обитатели.

Мсье и мадам Дюбуа купили этот дом пять лет назад и сразу же установили добрые отношения со своей соседкой. И хотя были они людьми разного круга, захаживали друг к другу запросто и не считали за труд всевозможные взаимные услуги.

Луиза родилась и выросла в этом краю и никогда, похоже, за пределы округа не выезжала. Дюбуа, напротив, были парижане, которых на склоне лет потянуло в деревню. Луиза часто задавалась вопросом, откуда у них берутся деньги, и немалые, раз они живут в таком огромном доме и, по всей очевидности, не работают, однако спрашивать об этом считала бестактным.

Впрочем, Дюбуа жили куда скромнее, чем многие здешние хозяева усадеб, а те ведь тоже ничего не делают.

Каждую осень Дюбуа проводили два-три месяца в Париже, где у них было скромное пристанище, и возвращались к рождеству с чемоданами, полными книг.

Слово «пристанище» не выходило у Луизы из головы — она все гадала, на что же это может быть похоже. Очень смутно представлялся ей маленький, похожий на ее собственный, домик в глубине двора, куда въезжают через парадные ворота. Это старинное слово напоминало о выездах, каретах, каретных сараях и конюшнях. Но в Париже давным-давно не было лошадей, и она не знала, что и думать.

На первом этаже Луиза навела порядок в кухне: помыла оставшуюся в раковине от завтрака посуду — и прошла через столовую в библиотеку, где не выветривался стойкий запах табака. Каждая вещь здесь была на своем месте. Книги выровнены на полках или сложены в стопки по углам, все, кроме одной, лежавшей на столе. Она взяла ее в руки, чтобы получше рассмотреть: соседи привили ей вкус к чтению. Книга пахла свежей типографской краской, по несмятому корешку было видно, что ее никто еще не раскрывал.

Называлась она «Рассказы о моей деревне», и написал ее некто Жан Шампион. Она припомнила, что однажды мсье Дюбуа давал ей роман этого писателя, и он пришелся ей по душе. Луизе захотелось прочесть и эту книжку, и она сунула ее в карман передника. Потом она ее вернет.