Современная французская новелла - Страница 91

Несмотря на то что казалось, будто глядит она куда-то в сторону, видела она ясно и далеко, угадывая грядущие перемены в сельском хозяйстве. Она убедила брата, что обрабатывать землю куда выгоднее, чем выращивать скот: подсолнечник и рапс начинали приносить хороший доход. Убедить невестку, что так она будет свободнее, а дом чище, было и вовсе не трудно. В конце концов Рене продал скот и распахал луга. Деньги, что она просила, брат ей дал, а в остальном сделали перерасчет, определив, сколько центнеров зерна ей причиталось каждый год взамен оставленных земель. Довольная, она ушла без всяких сожалений.

На другом конце поселка, у реки, немного в стороне, она купила маленький домик с садом, покатым лужком и колодцем. Когда-то давно здесь жил садовник с большой заброшенной виллы, окруженной парком. Старые деревья этого парка, возвышавшиеся по ту сторону дороги, вечером роняли тень на ее садик.

Вот уже полтора десятка лет жила она в полном одиночестве, но не скучала. Обнесла оградой лужок, построила дощатые курятники и выращивала цыплят. С обычной своей решимостью она приступила к делу и весьма преуспела. Своих питомцев она продавала сотнями торговцу, приезжавшему каждую первую пятницу месяца. Другой торговец привозил ей также раз в месяц едва вылупившихся птенцов и синтетический корм для домашней птицы. Эти двое да еще почтальон — больше никто у нее и не бывал.

Брат не приходил к ней никогда. Она же бывала у него раз в месяц — по воскресеньям. Они не ссорились, но с тех пор, как у них не стало общих интересов, им не о чем было говорить, и они лишь поддерживали видимость доброго согласия. Все изменилось, когда Элиза произвела на свет девочку, Жозетту. При виде этого ребенка Лучик ощутила, что в ней пробудилось нечто женское, еще, как оказалось, не угасшее. Она задерживалась теперь в доме брата подольше, возясь с племянницей. Потом стала приходить все чаще, принося гостинцы, и девчушка блаженствовала, уютно устроившись на полных коленях у тетки. Расставались они неохотно, но, вернувшись к себе, Лучик целую неделю об этом не вспоминала: она работала.

Если кто-нибудь проходил по дороге, когда Лучик перекапывала огород, она отставляла лопату и подходила к изгороди поболтать. Соседи, умевшие угадывать, каким глазом она смотрит на них, ненадолго задерживались послушать ее, но чужих ее манера улыбаться смущала, и они предпочитали не знакомиться. Иногда по четвергам местные сорванцы шатались возле ее дома и на все лады распевали дурацкие песенки. Она прекрасно слышала, что над ней издеваются, но не сердилась на озорников. Наоборот, когда поспевали фрукты, она зазывала мальчишек к себе в сад и угощала черешней, яблоками и орехами. Они старались не смотреть ей в лицо и даже в ее присутствии порой не удерживались от глупых смешков. Словно бы не обращая на это особого внимания, она давала ребятам разговориться и узнавала таким образом, что делалось в их семьях. А потом, наслушавшись, без промедления выставляла:

— А теперь, кыш! Убирайтесь, дрянные мальчишки! В другой раз постарайтесь вести себя получше, не то уши надеру.

Она слышала, как ребятишки, убегая, прыскали со смеху, видела, как они кривлялись на дороге, пытаясь изобразить ее косой взгляд и походку сильной, немного мужиковатой женщины.

Тогда она шла к своим курочкам, те по крайней мере выслушивали ее совершенно невозмутимо. Выращивая белых цыплят, она держала еще дюжину великолепных огненно-рыжих несушек. Им позволялось свободно гулять по лугу, и кормила она их настоящим зерном. Ни за что на свете она бы не согласилась продать их — это были ее подружки, наперсницы. Каждая имела свое имя: Краснушка, Пеструшка, Рябушка, Хромоножка… Петуха звали Селестен. Она болтала с ними о пустяках — о погоде, об улитках, пожиравших салат, и радовалась, когда, повернув свои головки и склонив их набок, они внимательно слушали, уставившись на нее желтым глазом.

Летом, когда дверь в дом не закрывалась, ее не раздражало появление кур на кухне. Осенними вечерами, сидя на закате у порога, она плевалась виноградными косточками, которые они подбирали, и смотрела на птиц, галдевших на больших деревьях в парке, по ту сторону дороги.

— Тебе-то, Селестен, ни к чему спать на липе! И Хромоножке тоже в голову не придет устраивать там наверху гнездо. Правда, моя красавица?

И если в ответ раздавалось кудахтанье, она громко смеялась.

— Смотрите-ка, а вы разбираетесь! Раз Лучик вас любит и кормит, с чего бы вам водиться с вороньем?

Так Лучик и жила, не дикаркой, но в стороне, никого не избегая, однако никому и не навязываясь, вполне довольная обществом своих хохлаток. Люди считали, что это в ней говорит самолюбие старой девы, доказывающей окружающим, будто ей никто не нужен. И впрямь, своим трудом она добилась если не достатка, то, во всяком случае, большей независимости, чем любая женщина в округе.

Дважды в неделю она отправлялась на велосипеде в поселок за хлебом, мясом и в бакалейную лавку.

В эти дни она не стеснялась зайти в кафе и пропустить стаканчик с мужчинами, поговорить с ними о погоде, о видах на урожай, о том, как обстоит дело с посевами. Высказывала свои соображения, а порой даже давала советы, которых, казалось, никто не слушал. Теперь, когда она не работала в поле, все делали вид, что считают ее в этих вопросах невеждой, нередко вспоминая, однако, что это благодаря ей так преуспел ее брат.

И все-таки именно она в особенно засушливое лето посоветовала тем, кто жил у реки, обводнять луга с помощью механических насосов. Те, кто последовал ее совету, очень радовались: никогда еще в эти месяцы коровы не давали столько молока. И однако, никто даже не подумал сказать спасибо. А ей приходилось терпеть днем и ночью шум соседского мотора. Она сказала об этом соседу, но тот на нее и внимания не обратил. Зато цыплята, взбудораженные шумом, стали есть еще и по ночам и быстрее прибавляли в весе. Так что она перестала сетовать на шум.