Современная французская новелла - Страница 105

105

Еще накануне они решили осмотреть Азей-ле-Ридо, и потому надо было поторопиться.

Небо к утру совсем очистилось. «Вот уж никак не думал, луна была ночью такая…» Поймав удивленный взгляд Женевьевы, он не посмел признаться ей, что провел половину ночи без сна.

При ярком утреннем свете сад казался меньше. Пес подошел к ним в надежде получить кусочек и, так как у них не оказалось ничего вкусного, разочарованно побрел обратно. Гладиолусы слегка подвяли, но стояли все так же прямо. Старик в комбинезоне копошился в огороде, астматически дыша. Сквозь зубы он бормотал: «Вот чертов камень. Ох, земля-то нынче не та, что раньше…» Полю вдруг почудилось, что и он тоже постарел до времени, и он внезапно обнаружил, что прошлое было вовсе не таким, каким ему казалось, — вовсе это не тихое прибежище и не душевный комфорт. Ему стало грустно.

Женевьева, улыбаясь, шла впереди в чем-то серо-розовом. Красивая, даже очень красивая. Так что грех ему жаловаться. Возможно, она даже красивее Леоноры — ее красота тоньше, изящнее. Под строгими чертами Леоноры всегда угадывалось что-то дикарское, к чему он так и не смог привыкнуть, хотя именно это и пленяло его в ней. Леонора жадно вонзала зубы в живую жизнь, с завидным, бесцеремонным аппетитом — не как гурманка, а с какой-то озлобленной жадностью. Было в ней что-то бурное, недоброе, она легко поддавалась гневу и напору страстей, была ненасытна в ласках, словом, была не из тех женщин, что приносят с собой покой. А у Женевьевы на удивление спокойный нрав. Зато ей не хватает темперамента. Нет, нет, это неблагородно с его стороны. Просто она к нему охладела, вот в чем разгадка. После девяти лет замужества. Ведь Леонора исчезла… после гораздо более короткого срока. Она тоже устала. Вот наиболее правдоподобное объяснение. Только Женевьева никогда его не оставит. Она привязана к нему — возможно, и не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы не уйти.

Поль вздрогнул.

Что это, в сущности, значит? Откуда эта горечь? Неужели только оттого, что вчера жена отвергла его? Да что за чепуха!

Когда они осматривали церкви или замки, Поль инстинктивно понижал голос, а когда они вошли под кроны деревьев, кольцом окружавших пруд Азей, он понизил голос до шепота. Из всех замков этот был самый милый. Впрочем, это не то слово. И не трогательный, нет. Вернее, оба этих эпитета вполне к нему применимы, но лучше всего подходило слово «мудрый». Мысль эта пришла ему еще десять лет назад, в удивительно спокойное утро, когда даже легкий ветерок не нарушал гладь пруда у южного фасада. И на их глазах произошло почти чудо — замок в стиле Ренессанс отразился в воде с поразительной точностью. На какой-то миг даже захватило дыхание, помутилось в голове — где верх, где низ? И ему подумалось, что не случайно добивались этого полного отождествления именно здесь, над этим недвижным зеркалом вод, полных истомы. Если посмотреть на свое отражение из окна, сказала тогда Леонора, ни за что не поймешь, вышел ли ты из воды или упал с небес. В этом-то и заключалось чудо.

Он объяснил это Женевьеве. Но это же само собой разумеется, дорогой. В Шенансо то же самое. Впрочем, почти все замки отражаются в реке или в наполненном водой рве, и делалось это не ради удобства, а для того, чтобы расширить, так сказать «удвоить», перспективу. У Женевьевы несколько холодноватый ум. Но не слишком. С этой минуты, как только он отходил от Женевьевы, он ловил на себе ее взгляд.

Дорога на Вилландри оказалась малоинтересной. А если хорошенько вдуматься, то и парк тоже. Обычная демонстрация всего, что изобретено и достигнуто в искусстве разбивки французских садов, хотя, конечно, это красиво, здесь есть свое совершенство, способное вызвать дежурный восторг. Все эти аллеи, по которым хочешь не хочешь — надо идти, и наша аллея, насаженная еще при короле, яром стороннике порядка (особенно когда это касалось его подданных), были самим воплощением логики. Женевьева назвала этот парк «теоремой». «А я, — заявила она, — люблю постулаты!» Иной раз она поражала своей ребячливостью, которая таилась в каком-то дальнем уголке ее безупречного организма.

Вернулись они непоздно. Хотя дни стали длиннее, с приближением сумерек сразу же наползает прохлада. Когда они переоделись, Женевьева протянула к нему руку. С улыбкой.

Несмотря на включенное отопление, в комнате, такой солнечной и светлой утром, сейчас было холодновато и полутемно. Поль совсем забыл, что она выходит на северо-восток; удивительное дело, как все эти житейские детали испаряются из памяти, а потом вдруг выплывают наружу. При Леоноре все комнаты казались залитыми солнцем. Впечатление, безусловно, обманчивое.

По телу Женевьевы прошла дрожь. Она по-прежнему улыбалась. Однако взгляд ее затуманился. Поль смутно чувствовал, что, если сейчас потянется к ней, все равно этим ничего не поправишь, тем более что желание не так уж и сильно, но он не стал углубляться в эти мысли. Ему хотелось сейчас только одного — исчезнуть. Ощущение это было столь сильным, столь властным, что ему почудилось, будто его всего затопило мертвой водой, перемешанной с песком; когда море во время отлива отступает от длинной полосы берега, в этом движении воды чувствуется какая-то инерция, не совсем чистого свойства. Вот и вчерашнее отчуждение Женевьевы именно такое…

За стеной слабо прозвенели струны рояля, их соседка чертыхнулась, и Женевьева отодвинулась от него со смешком, в котором, однако, не было вызова. Не вышло, папочка! В комнате № 5 тоже раздался смех. Возможно, и у их соседки тоже мужчина? Но нет, под пальцами зазвучала грозовая романтическая тема, живая, чуть ли не пародийная, и Женевьева с трудом перевела дыхание, даже слезы выступили у нее на глазах. Название этюда вспомнилось не сразу.

105