Современная французская новелла - Страница 110

110

Поэтому-то я, как вы, очевидно, догадываетесь, не имел ничего против того, что Антуан в день Святого Деньгопадения собирает самый богатый урожай! По-моему, это даже справедливо. Почему ему запрещено жить в Марселе? Может, давно пора было отменить это решение, да время уже прошло. И сам он тоже это знал. В промежутках между мощением тротуаров и регулярными пьянками, раз в два месяца, он казался вполне счастливым, был ласков с детьми, обходителен с кошками и сдержан с односельчанами. Это вполне меня устраивало, я ведь никогда с ним в долгие разговоры не пускался, и однако…

Антуан собрал богатый урожай — семнадцать тысяч франков старыми. Что он может на них купить? Об этом, дружок, нужно спрашивать Мелани. Она, хитрюга, тоже знала, что я им немного не доверяю, хотя я сам заработал десять тысяч франков и вроде бы не слишком удивлялся везению Антуана. Но я ни о чем не расспрашивал, ибо дня через два на ногах Антуана засияла, словно ранние нарциссы, пара желтых ботинок неслыханной красоты, блестевших, точно сливочное масло. Однако на ногах они оставались недолго. Видать, новая кожа была слишком жесткой для мозолей нашего каменотеса, и Антуан расхаживал теперь, повесив ботинки на шею, и надо было видеть, как блестели они на его груди! Глядя на его счастливое лицо, нетрудно было догадаться, что он их с собой даже в постель кладет, как ребенок — плюшевого мишку.

Мне показалось, что лучше всего начать расспросы именно с него. Да к тому же я некоторым образом получил на это право, ибо отдал ему свой старый охотничий костюм, который не ношу с тех пор, как обзавелся брюшком.

— Суконце мне по душе, да и костюмчик совсем не заношен, — заявил его новый владелец. — Ничего не скажешь, мсье Виктор, солидный костюмчик. Простите за смелость, не могу ли я попросить у вас кожаную каскетку, я как-то видел, что она у вас без дела валяется под верстаком. Мог бы взять и без спросу? Ну, пожалуй, раз она вам ни к чему!..

О, когда разговор шел о булыжнике, о шампиньонах, а их в сентябре полным-полно позади дома тетушки Кантау, о сынишке Монльорио и дочурке Капалей, которые целый божий день не отходят от Антуана — а матерям это, конечно, на руку, — тут рассказчик был неистощим. Но при первых же моих словах о манне небесной, падающей из моего крана, он сомкнул уста, как устрица смыкает створки раковины.

— Когда дождь идет, они из кранов валятся — только и всего. Ну, и у меня тоже, как у всех прочих. Какой интерес знать, почему так получается? Раз уж оно получается.

Я слушал. У него была своя идея. Ведь у каждого есть своя идея, более или менее здравая. Почему бы не иметь ее и Антуану? Ну что ж, тут ведь ничем не рискуешь, сообразить недолго, что их выдумывают не ради красного словца, иные идеи тяжелы на подъем, и надобно проверить их на другом, вопреки всем и всему держаться за них. И чем меньше ты сочиняешь этих самых идей, тем настоятельнее потребность за них держаться.

Глядя на лицо Антуана, не уродливое и даже не слишком заурядное, а только простое, как яичная скорлупа, сразу догадываешься — он держится всего за одну идею. И то, что у него была хотя бы тень некой идеи, я считал уже чудом. Не следует испытывать судьбу, проявляя излишнее нетерпение; я ждал уже почти целый год и вполне могу еще подождать. Короче, я начал расставлять силки.

Но к чему поднимать весь этот тарарам? Почему бы, скажите вы, не воспользоваться в конце концов небесными дарами и перестать копаться в причинах? Однако это не так-то просто.

Дело в том, что я страховой агент. В отставке. Потому-то ко мне и обратились. Я наслаждался своей свободой… Иначе говоря, подыхал со скуки. Не будем бояться слов, скука не самое приятное из всех времяпрепровождений. Ни жены, ни детей у меня нет, сам я был еще полон сил, более чем обеспечен и свободен от любых обязательств. Я вращался в собственной пустоте, как курица на вертеле, — вот она правда. К тому же я лишен таланта находить развлечение ради развлечения и копаться в прожитых годах. Я не рыболов. Охотился я так мало и так плохо, что лучше об этом вообще умолчать, и скажем прямо, то была, скорее, любовь к пешеходным прогулкам. Но ведь этим свой жизненный путь не завершишь. Перед телевизором я дремлю, а музыка хоть и отвлекает меня, но особых надежд не оправдывает. Читать? Конечно, я читаю, но читать по десять-двенадцать часов в день вплоть до самой смерти и дожить таким образом до ста лет — перспектива не слишком привлекательная. Что касается женщин, то я так ни на одной и не женился. А ведь я их любил. Они не отвечали мне взаимностью, но я их и не виню — я достаточно для этого уродлив. Бывают такие уроды, что, так сказать, прямо-таки обжираются женщинами, причем с благословения самих пожираемых, но тут совсем иной случай. Внешность у меня банальная, нос длинный, губы редко складываются в улыбку, зато легко сердито поджимаются, а глаза — маленькие, глубоко посаженные. И к тому же я не из породы весельчаков. Поди знай почему. Я люблю жизнь, цветы, птичек, но не до такой степени, чтобы от этого расцветать блаженной улыбкой. Я бы первый над собой посмеялся. Вот разве что дети меня вроде радуют, но ведь дети… они вырастают…

Через полгода после выхода на покой, я не то чтобы сразу, а как-то незаметно и постепенно почувствовал, что качусь в бездну отчаяния, и не могу сказать, чтобы такого уж злого, но и не такого, что на него достаточно подуть, чтобы оно улетучилось.

И к тому же никакими пороками я не страдаю. Пожалуй, алкоголь был бы спасением. Плохим, но спасением. Ведь таким образом можно подстегнуть бег времени, если за это взяться с умом. Только я для этого не создан, меня заранее начинает мутить, прямо все нутро выворачивает. Я понял, что не слишком-то хорошо приспособлен для будущего. Век вступал в свой семьдесят четвертый год, а я в свой шестьдесят шестой — без всякой надежды, что какое-нибудь неожиданное событие украсит мою жизнь. От таких мыслей прямо руки опускаются.

110