Современная французская новелла - Страница 30

— Я часто видела вас перед моей витриной, — заявила она при первой встрече, — и сказала себе: вот волевой человек. Он увидел мое песочное печенье, ему захотелось его попробовать, но он не входит.

— И вот я все же здесь и приду сюда еще не раз, — улыбаясь, ответил Антонин.

— Вы оставили свою аптеку? Я тоже подумываю, не уйти ли мне от дел.

— Моя жена не выходит из дома, — пояснил Антонин. — Мы живем на холме. Каждый день я спускаюсь к своей лодке. «Мимоза» — это моя давняя мечта. А мечты так убаюкивают и усыпляют. Чуть только выдается свободная минутка, я спешу туда. Ну и конечно, по утрам ужу рыбу, что может быть лучше рыбы, которую поймал сам? У меня легкая рука на рыбу. Мой отец называл меня «донжуаном рыболовного крючка».

Моизетта улыбнулась. Обычно сюда приходят мужчины усталые или задумчивые, едят и пьют молча. А у этого какой-то необыкновенный, ласкающий слух голос. Наверное, не одну поймал на крючок… Моизетта рассмеялась. Официантки посмотрели на нее с удивлением. Они давно не видели свою хозяйку в таком хорошем настроении. А дядюшка Антонин, обычно не имевший привычки давать на чай, положил на блюдечко бумажку.

— Уж не ошибся ли он, мадам? — сказала официантка, показывая деньги хозяйке.

— Вы что же думаете, он сделал это ради меня? — взволнованно спросила Моизетта.

Дядюшка Антонин все еще пребывал в чайном салоне. Стук бильярдных шаров смешивался с позвякиванием чайных ложечек, с постукиванием шариков из слоновой кости в ожерелье Моизетты, которым она играла совсем по-детски, перекидывая его справо налево, и вдруг все эти звуки перебил звон стеклянной пробки, которую тетушка Фелиция вставляла в горлышко графина, разлив по рюмкам ликер, который они оба любили потягивать перед тем, как подняться к себе в спальню. Этой ночью дядюшка и тетушка спали беспокойно, над ними витали образы прошлого и обоим было не по себе. Рассвет, поднимающий в руке солнце-апельсин, разбудил их.

На следующей неделе Антонин принес домой печенье, купленное у Моизетты. Он дважды пил чай в салоне с белой лепниной, покрытой сеткой позолоты, и признался, что очень сентиментален — даже тогда, когда дело касается мертвых, — а потом, уже без всякой иронии, сказал, что не знает места более тихого, чем кладбище. Антонин уверял, что там, наверху, куда он приходил ухаживать за могилой своих родителей — и Моизетта растрогалась, обнаружив в этом немолодом уже мужчине хорошего сына, — и гвоздика пахнет лучше, чем на плантациях, где аромат действует на вас одуряюще, и даже море с его запахом, поднимающимся от горячих камней, кажется умиротворенным.

— Ты куда собрался? — спросила Фелиция.

— Сама видишь, — ответил Антонин, показывая ей на лейку. — Как всегда, на могилу родителей.

— А для чего тебе понадобилась новая лейка? — спросила она.

Она следит за тем, как он поднимается по дороге и идет в сторону кладбища. Обернувшись, он машет ей рукой и исчезает. Машина Моизетты уже ждет его возле кладбищенской ограды. В первый раз они пришли вместе взглянуть на могилу — прямоугольный земляной холм, окаймленный крохотными кустиками самшита, перемежающимися низенькими, но густыми кустами роз. На камне, высеченном в форме дорожного знака, выгравированы имена.

— Я тоже люблю, чтобы все было просто, — сказала Моизетта. — Не будем терять времени даром.

Они вышли с кладбища и пошли по дороге, поднимавшейся в гору. Через четверть часа им обоим было по двадцать лет.

— Это просто невероятно! — воскликнула Моизетта, когда садилась в машину. — Вы знаете, я вовсе не такая… У меня не было приключений со времени…

— Завтра, — прервал дядюшка Антонин, целуя ей руку, — завтра на этом же место.

Он смотрел, как она удалялась. Она высунула руку из кабины и помахала ему. Машина исчезла вдали.

Не меньше десяти раз они побывали в маленьком, полуразрушенном домике в конце оливковой рощи, когда тетушка Фелиция решила, что Антонин слишком часто отлучается из дома со своей лейкой. Тут бинокль бессилен был ей помочь — дорога сразу же терялась за изгородями и зеленью. В остальном же расписание Антонина ни в чем не изменилось, и она могла целый день наблюдать за ним, пока он был на борту «Мимозы». Но вот он стал добираться до дома медленнее. Он даже прихрамывал. Упал на молу. Что ты хочешь, такой возраст. Он даже несколько раз ходил посоветоваться с врачом — подумать только, этот человек, который сохраняет ему здоровье, жизнь и мог бы требовать за это плату, ничего не берет!

Однако тетушка Фелиция заметила, что Антонин то хромал меньше, когда уходил со своей лейкой, то, наоборот, сильней. Она решила как-нибудь сама сходить на кладбище. На это у нее, конечно, уйдет немало времени, но она все же постарается туда добраться. Непонятная сила влекла ее вперед, и она сначала почти шагала легко, особенно на ровных участках дороги перед плавными поворотами. Фелиция остановилась, чтобы отдышаться. Их дом был уже далеко внизу, на розовой крыше пестрели голуби. Но, когда она снова начала подъем и миновала еще один поворот, ее ожидал удар в самое сердце. В нише стены, вдалеке от всего, вдалеке от кипарисов, которые, словно темное пламя, взметнулись над серой кладбищенской оградой, стыдливо пряталась лейка с отвинченным носиком. Фелиция подняла ее, вставила носик на место и тихо побрела домой, чувствуя спазмы в горле и тяжесть в груди — точно такую же, какой налились ноги, отказывавшиеся ей повиноваться.

Вернувшись домой, дядюшка Антонин несколько раз приложился к горлышку графина и, утолив жажду, радостно-возбужденный вошел в столовую. На подоконнике на фоне предательского бархатного неба вырисовывались геометрические формы лейки…