Современная французская новелла - Страница 79

Такая атака ошеломила его. В чем обвиняет его этот человек? И откуда он его знает? Он не смог даже рта раскрыть и так и остался сидеть на скамейке в той же позе. В конце концов калеке стало скучно, и он заковылял прочь.

Собравшись с силами, он поднялся и поспешил домой, стараясь не попадаться никому на глаза. На углу своей улицы он зашел в булочную купить себе, как обычно, полбатона. И тут булочница вдруг обратилась к нему по имени.

— Уж не расхворались ли вы, мсье В.? На вас лица нет.

Он покачал головой и вышел, не взяв сдачу. А вернувшись домой, запер на ключ калитку и входную дверь. Он был вне себя от ярости. Это похоже на заговор! По какому праву люди вступают с ним в разговоры? Что им от него нужно? В чем они могут упрекнуть его? Он не понимал эту внезапную, ничем не оправданную фамильярность. Не иначе, как его соседи замышляют недоброе. Но почему? Неужели они завидуют ему из-за его коттеджа и крохотного садика? До чего же мелочны бывают порой люди! В тот вечер он долго не мог заснуть.

На следующий день он не решился выйти из дому. Он попытался было сделать гимнастику в комнате, но это было далеко не то же самое, что пройтись по свежему воздуху, и через десять минут он бросил. В его жизнь ворвался хаос. Он хотел было приняться за работу и даже прочел, делая пометки на полях, несколько страниц из «Хроники процесса одержимых в Лудене», но это лишь усилило владевшее им беспокойство — он почувствовал себя в сетях могущественных и неуловимых недругов…

Не в силах усидеть за работой, он подошел к окну и, спрятавшись за занавеску, стал наблюдать за улицей. С ужасом он заметил, что многие прохожие поворачивают голову в сторону его дома, словно хотят высмотреть что-то сквозь ограду. Его уверенность в том, что он стал объектом тайного, быть может, даже оккультного наблюдения, возросла.

Вечером он заперся на все замки, закрыл ставни и задвинул засовы. Но сон не шел к нему. Съежившись в кресле, он всю ночь прислушивался к подозрительным звукам — шорохам, потрескиваниям, шелесту листьев в саду. Даже в самой спальне едва ощутимые сквозняки выдавали присутствие невидимых потусторонних посетителей. На рассвете он обнаружил, что борода его поседела.

В последующие дни он лишь ненадолго выходил из дому, и то только затем, чтобы запастись провизией в бакалее, в молочной или в мясной лавке. Чтобы не слышать, как его называют по имени, он обходил стороной булочную, решив довольствоваться сухарями. Но эта предосторожность не спасла его: повсюду он был предметом подозрительной заботы. Словно сговорившись, все торговцы делали вид, будто беспокоятся о его здоровье. Но самое неприятное заключалось в том, что все они рано или поздно начинали обращаться к нему по имени. Сомнений больше не оставалось: все знали его, хотя сам он не хотел знать никого.

На улице прохожие оборачивались и смотрели ему вслед. Люди, которые стояли и разговаривали, как по команде умолкали при его приближении и, едва он удалялся, снова начинали болтать. Совершенно очевидно, разговор касался его: наверняка на его счет распространялись гнуснейшие сплетни, чудовищная клевета. Все это было настолько возмутительно, что порой он чувствовал искушение, отбросив свою обычную сдержанность, послать к черту бесцеремонного мясника или накричать при всем честном народе на компанию болтунов. К счастью, его удерживало чувство собственного достоинства. К тому же ему не следовало делать ничего такого, что могло привлечь к нему внимание или вызвать кривотолки.

В конце концов он вообще перестал выходить из дому. Его не было ни видно, ни слышно. Он не открывал днем ставни, не зажигал света по вечерам. Так он надеялся всех перехитрить, заставить их думать, будто он куда-то уехал. Питался он скудно, экономя запасы: выдерживал осаду. К тому же вслед за сном он потерял и аппетит. Даже в своем собственном доме он передвигался теперь как вор, с бесконечными предосторожностями, стараясь не шуметь.

Из-за постоянной темноты он вынужден был совсем отказаться от работы. Дни и ночи он проводил, прислушиваясь к доносящимся с улицы звукам. А они становились все громче, словно жизнь целого города вращалась теперь вокруг его дома. Осень и этом году выдалась теплая, окна в домах были открыты, и до него долетали обрывки каких-то разговоров. Множество невнятных голосов явно говорило о нем. Из каждого окна велось наблюдение за его коттеджем. Он чувствовал себя словно затравленный зверь в своем логове. Особенно мучили его шаги: он слышал, как они приближаются, но никогда не был уверен, что удаляются потом те же самые. Шаги бывали то тихие, крадущиеся, словно скрытая угроза, то громкие, как предупреждающий окрик. Даже ночью раздавались шаги. Иногда они останавливались возле его калитки или немного не доходя ее… Несколько раз он слышал какое-то постукивание о прутья ограды, словно по ним били металлическим предметом. Не для того ли, чтобы испробовать их на прочность?

Однажды вечером у него в саду в кустах подрались кошки, они гонялись друг за другом, хрипло и зловеще мяукая. Он вспомнил про луденских урсулинок: там тоже был какой-то кот, замешанный в кознях дьявола, он недавно читал об этом. В ту ночь его мучило удушье.

Однажды утром в его калитку постучали, на сей раз по-настоящему. Кто-то колотил в нее что есть силы и тряс, так тряс, словно хотел сорвать с петель. В ту же минуту раздался громкий голос:

— Мсье В.! Мсье В., вы дома? Покажитесь, ответьте нам! Отзовитесь, иначе мы позовем слесаря и взломаем замок. Почему вы не отзываетесь, мсье В.? Умерли вы, что ли?.. Все соседи беспокоятся, вас уже целую неделю не видно, мы волнуемся. Мсье В., поймите, мы здесь ради вашего же блага. В вашем возрасте всякое может случиться. Вы что, оглохли? Может, вас паралич разбил? Мсье В., мы в последний раз просим вас откликнуться! Иначе взломаем замок.